Посмотри, какой прекрасный мир получился после Регнарека! (с)
Из разрушенного заповедника выбрались уже на рассвете. Тартеваль шагала впереди. Баск точно знал, что ее страшно шатает - крюк свиночеловека распорол дикарке бок, и только чудом не задел (а может, и задел, но это знала только бинтовавшая ее Озмонт) легкое. Но дикарка держалась, и всеми силами подбадривала остальных. Ее крик: "Смотрите на меня. Вы все выживете, ВСЕ, ясно!?" все еще стоял в ушах.
Они выжили.
Вот только...

Они выжили.
Вот только...

- Я выспался почти как дома. Твой плащ наверняка зачарован, - усмехнулся он, усаживаясь напротив и тоже принимаясь за нехитрый завтрак.
- В другой раз ложись ближе к костру.
После крепкого сна и хорошего завтрака подземелье уже не казалось настолько уж страшным, несмотря на то, что противники теперь состояли либо из клубков щупалец с хаотично разбросанными по телу глазами и мелкозубыми человечьими ртами, или из бывших людей - культистах в масках-черепах, из-под которых то и дело выползали омерзительно-розовые, как свежая ветчина, тентакли.
Удивительно, к чему только человек не привыкает, думал Ватто, краем глаза следя за Бельмис. Та, хотя и перестала трястись, продолжала беззвучно плакать.
- Кажется, мы на месте, - сказала она очень тихо, когда перед путниками встала еще одна базальтовая дверь - только теперь не гладкая, а испещренная письменами, похожими на чудовищную смесь шумерской клинописи и вульгарных надписей на стене деревенского сортира. - Глотка там.
- Ты уверена? - глуховатым голосом спросил оккультист, повернувшись к Бельмис.
- Там она, там, - сказал он... растерянно. Испуганно почти.
То, что ждало их за дверями, иначе как глоткой назвать и нельзя было: гигантская пасть, открытая, как на приеме у зубодера, в окружении бесформенного месива шипов, щупалец и глаз. Стоило двери приоткрыться вновь, как пасть распахнулась шире, так, что стало видно чудовищный, покрытый полипами пищевод, и завыла неожиданно тоненьким голосом, напоминающим детский болезненный крик.
- Дьявол, - зарычал оккультист, резким движением захлопнув дверь и привалившись к ней спиной. Ему пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы вернуть самообладание; призрачный свет внутри мертвого черепа медленно и как будто неохотно угас.
- Я войду первым, - после паузы сказал Поншардон, ни на кого не глядя и с трудом переводя дыхание.
Он резко дернул дверь, и на секунду все оглохли от истошного визга жуткого существа, находившегося по ту сторону. А уже в следующее мгновение в раскрытую пасть полетела огненная стрела, разрывая бесформенную, визжащую плоть.
- Поншардон! Поншар! Хватит! Оно мертво, хватит! - ладони в железных перчатках обхватили запястья мага, сталь кирасы прижалась к спине, горячее дыхание обожгло ухо. - Оно мертво. Успокойся. Мы победили.
Магни хотела что-то добавить, но с щелчком закрыла рот, и махнула рукой. Она накрыла что-то, больше похожее на отбитую сосиску, плащом Ватто. Рядом лежала шипастая булава.
- Ты жив.
Это была не просто констатация факта, это был вздох облегчения. Тяжело привалившись к Ватто, Поншардон рванул пальцами воротник, словно ткань душила его; еще одну долгую секунду он прижимался спиной к груди храмовника и, если бы не кираса, тот мог бы почувствовать его рваное, загнанное дыхание. Затем чародей выпрямился и, подавив непрошеную, предательскую эмоциональную вспышку, мельком глянул на останки чудовищной твари.
- Да, мы победили, - мрачно пробормотал он. - Думаю, мы заслужили небольшой отдых. И ужин. Или обед - что у нас там по расписанию.
Он скользнул взглядом чуть дальше, увидел тело, накрытое плащом, и вдруг его накрыло осознание. Осознание того факта, что один из них все-таки погиб. Точнее, одна. Бельмис.
И она не просто погибла - она погибла, спасая его. Колдуна и отступника. Это его тело должно было лежать в этой зловонной грязи, бездыханное, накрытое тяжелым плащом. Его, не ее.
- Магни... - позвал он. Девушка подняла усталое, с сухими, воспаленными глазами, лицо. - Наверное, мы ее не донесем. Панихиду отпоем заочно. У тебя осталась зажигательная смесь? - Магни кивнула, вставая на ноги. - Тогда принеси секиру Перси. Сожжем все вместе.
- Она меня оттолкнула, - без всякой интонации, деревянным тоном произнес он. - Это я должен был погибнуть. Чудовище метило в меня.
Он не знал, что сказать.
Ему было стыдно.
Ему было стыдно за краткий миг облегчения, когда чудовище размазало именно ее.
- Мне... надо осмыслить это. Она не должна была так поступать, - неожиданно для самого себя сказал Поншардон.
Он ощущал какой-то странный ступор. У него во фляге еще оставался ром, но он не был уверен, что это поможет. Впрочем, попробовать стоило.
- Кажется, глоток рома нам всем сейчас не помешает, - он полез за флягой.
- Нет, я спрашивал, - Ватто снова был невозмутим, будто не обнимал только что злого черного мага, как родного брата. - Оружие должно сгореть вместе с хозяином, чтобы служить ему и в смерти. Тело Перси, должно быть, пожрала эта тварь, - он с отвращением кивнул в сторону мертвого монстра, - Так что... втыкай и поджигаем.
Requiem aeterna dona eis, Domine... - начал храмовник.
Секира дикарки была картинно воткнута в безобидное уже тело монстра
...et lux perpetua luceat eis.
Все, по команде Магни, отступили подальше на мост.
Requiestcant in pace.
Разбойница чиркнула зажигалкой, подпалив фитиль последней бутылки, и размахнулась.
Amen.
Бухнуло так, что содрогнулся и мост, и соседние островки. Поншардона и Ватто отшвырнуло подальше - и чудом, что перила выдержали, и оба незадачливых приключенца не полетели в пропасть. Магни приземлилась рядом, ловко, как кошка - на четыре кости, хохотнула беззвучно - или оглушенный маг просто ее не слышал - и рванула наутек, подальше от огромнейшего в ее жизни погребального костра.
Когда они вошли в городские ворота, солнце уже поднялось высоко над крышами; оно заливало центральную площадь жарким слепящим золотом, и казалось, что все, произошедшее в подземелье, не могло случиться на самом деле. Это могло быть странным видением или просто кошмарным сном. Вот только Поншардон точно знал, что это был не сон. И даже пинта рома, вопреки обыкновению, не помогала.
- Итак, - нарушила тишину расхитительница могил, когда первая пинта крепкого, хорошего эля (Ватто рыкнул на трактирщика почти басом, и тот быстро вскрыл для них маркированный бочонок) скрылась в их пересушенных глотках. - Самое время помянуть их. Всех четверых. Кто первый выскажется?
- Бельмис не должна была погибнуть, - прошептал он одними губами, обращаясь скорее к самому себе, чем к кому-либо из присутствующих.
После того, как эта чистая душа пожертвовала собой, чтобы спасти его не слишком добродетельную тушку, внутри него что-то перевернулось. На смену оцепенению пришел целый клубок эмоций - эмоций противоречивых и неожиданных, которые подчас было трудно, почти невозможно отделить друг от друга; вместе же они представляли собой довольно взрывоопасную смесь, от которой хотелось избавиться, но не получалось. Возможно, впервые в жизни он ощущал потребность выговориться, поделиться тем, что бушевало у него внутри; но, убежденный одиночка, он не умел раскрывать душу и давно разуверился в человеческой добродетели. Очутившись в кабаке и молча устроившись в темном углу между Ватто и Магни, он тщетно пытался напиться; когда же до него дошло, что сделать это не удастся, он просто откинулся на спинку стула и молча уставился в камин.
Она кашлянула в кулак - обожженное горло нещадно саднило.
- Полагаю, этот, последний ее поход, она воспринимала как искупление, как долг, и, уверена, теперь сестра Бельмис может спать спокойно, как и ее друзья. Аминь.
- Я... выйду на пару минут. Душно здесь.
Только на мгновение сжал под столом его руку.
Раньше оккультист не знал, что сердце может вытворять такое. Замирать, кувыркаться, падать в бездну - все эти глаголы из области акробатики, применяемые к одному из человеческих органов, прежде казались ему не более, чем напыщенной метафорой. Теперь... он готов был в этом усомниться.
Попытавшись восстановить дыхание, он крепко сжал пальцы храмовника; на секунду ему почудилось, что на их соединенные руки перебросилось пламя камина. Безумие, отстраненно подумал он, слушая нарастающий шум в ушах. Затем резко втянул ноздрями воздух, разжал руку и, стараясь не выдать себя лицом, вышел из общего зала.
...всеобщий восторг по поводу возвращения из Темнейшего из подземелий не разделяли, кажется, только сами возвратившиеся. К сожалению, праздник был недолгий: жизнь быстро вошла в свою колею. Свинолюди и просто человеки сражались в заповеднике - вылазки туда почти всегда возглавляла Тартеваль, а антикварша Круэль с переменным успехом тянула за собой Баска, за чью шипастую козопесью спину было так удобно пряться. Один раз она умудрилась уговорить сразу троих перевертышей (один после этого сразу уволился, а второй как-то старался не попадаться Баску на глаза). Если не считать того, что по завершении кровавой оргии во славу очищения города от скверны они выхлестали бочонок виски на четверых, поход можно было считать успешным: экономить на спичках не приходилось еще долго.
Остальные же, в большинстве своем, мага все еще слегка побаивались и предпочитали не нарушать его уединения.
Умерщвление плоти как-то не зашло, поэтому время, пока Наследник не направлял его в очередной поход, он проводил в молитвах. И старался меньше спать, ибо сны его явно Господу не принадлежали, а принадлежали силам тем, что стерегли город под землей, как кошка стережет нахальную мышь.
По узкому проходу между скамьями шел оккультист. Это было похоже на дежавю, однако на сей раз лицо Поншардона не было ни наглым, ни насмешливым. Он выглядел, скорее, задумчивым и слегка отрешенным. Опустившись на скамью в первом ряду и откинувшись на спинку, он едва слышно вздохнул и замер, не то молясь, не то размышляя.